Сергей Лукьяненко - Пристань желтых кораблей. [сб.]

Тири отступил к стене. Посмотрел на Гэл в упор, покачал головой.

— Это не ты, Гэл. Я, видно, ошибся. Это не ты. Ты не такая.

Гэл вздохнула:

— Я действительно не такая, какой ты меня пред­ставлял. Давно уже не такая. Тебе помочь уйти?

— Мне не нужна помощь.

С легким хлопком раскрылась входная дверь. Рыжеволосый молодой мужчина уверенно зашел в дом, щурясь со света, взглянул на Гэл.

— Почему заблокирована дверь? Ты что, не знаешь, что творится в городе? Эти наружники обнаглели до предела. А, черт!

Он торопливо вырвал из-за пояса длинный, тускло отсвечивающий пистолет.

Тири не двигался. “Браслет на активном режиме. Пусть. Пусть…” Ствол смотрел ему прямо в лицо.

— Не надо, Рос! Это же Тири? Ты обещал! — Гэл метнулась к нему. Бывший Дежурный шестнадцатого сектора обнял ее и надавил на спуск.

Здесь все было как прежде. И желтые барханы, и обгорелый остов спасательной шлюпки. И снова они стояли втроем и смотрели в безмятежную голубизну неба.

Дима нажал на кнопку сопряжения браслета еще час назад. И с тех пор компьютер защитной системы вел непрерывную связь со спасательным кораблем. Подавал пеленг, сообщал что-то. И не реагировал на Димкины вопросы. Лишь несколько минут назад высветил на экране обратный отсчет времени.

— Уже скоро. Осталось двенадцать минут, — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Дима.

Арчи потоптался на месте:

— Дима, тебя в Лагере все вспоминают… Тая поправилась…

— Хорошо, — он не сразу понял, что Тая — это девчонка, которую задело взрывной волной. Ураган, взрыв… Это было так далеко…

— Старший расспрашивал…

— Как он?

— Ничего, — Арчи пожал плечами. — Говорит, что не верит Дежурным…

— А ты?

— Не знаю, Дима…

— Со вчерашнего дня они прекратили тасовку. Это не так уж мало.

Небо над головой было, как обычно, чистым. Но Дима знал, что где-то там, в высоте, сейчас завершает свой долгий путь к планете спасательный корабль. Интересно, кто прилетит из космошколы? Разумовский? Дима отчетливо, с фотографической ясностью, вспомнил его лицо на посвящении в курсанты. Разумовский тогда поднял над головой маленькую книжечку Устава, подержал секунду, опустил. И сказал совсем тихо: “Не забывайте одного, ребята. Каждая строчка здесь написана кровью. И очень часто — не нашей”. Не нашей.

Дима посмотрел на Арчи, на Тири. “Да, убивал не я. Вы стали моими руками. Вы нажимали на спусковые курки. Я лишь чуть-чуть вам помог. Чуть-чуть”. И в который уже раз он поразился тому, что не ощущает своей вины. Ни за один шаг. Словно никто не был виновен ни в чем в этой долгой, двухмесячной жизни. Словно каждый был прав.

— Дима…

Он посмотрел на Тири.

— Скажи своим, что это я во всем виноват. Пусть накажут меня. Я хотел, чтобы тот парень умер! И Роса я тоже… хотел…

— Машина никогда не делает неисправимых поступков сразу. Она дает шанс… В виде парализующего заряда…

“А мне шанса не будет. Меня накажут не машины. Да меня и не будут наказывать…”

— Пусть лучше меня…

— Меня не будут наказывать, Тири.

— Не будут?

— Нет.

“Я пойду по плитам космодрома прямо к школе. А из всех окон на меня будут смотреть курсанты. Молча, не двигаясь… У дверей своего корпуса я увижу чемоданчик с вещами, а сверху — диплом инженера. Вот и все. Я еще постою немного, а из окон будут все так же смотреть на меня, и ветер будет гонять по двору сухие листья и обрывки бумаги. Потом я уйду”.

Он поднял голову, стараясь разглядеть среди серых скал башню второго Города. Нет, далеко…

“Земля поможет. Пройдет пять, десять лет, и они выйдут наружу. Все. Они никогда не будут равны и одинаковы, они все разные: умные и глупые, красивые и некрасивые, счастливые и несчастные. Они станут просто людьми… Так что же, выходит. Дежурные были правы? Они сохранили цивилизацию… Да, правы. По-своему. И наружники по-своему правы. Наверное, и я тоже…”

Он улыбнулся. И посмотрел в небо, где, обрастая сверлящим уши свистом, росла тусклая, раскинувшая острые крылья точка.

— Вот и все… Арчи, Тири…

Они взглянули друг на друга. Арчи кивнул, отводя глаза, прошептал:

— Ты нас не забывай…

Дима улыбнулся. Крепко сжал протянутые ему руки. И, не оглядываясь, пошел вперед, к маленькому, мягко зависшему над песком кораблю. Старый, многое повидавший трудяга космоса. Обгорелый керамит, потускневшие дюзы… А он видел не только его. Он видел тысячи кораблей, корабли всех планет, большие и маленькие, те, в которых он летал, и те, в которых уже никогда не полетит.

Люк корабля раскрылся перед ним. Широкий, удобный люк. Пассажирский. Но перед тем, как шагнуть в него, он обернулся и вскинул руки. Две фигурки вдали ответили тем же жестом. И он крикнул, крикнул то, последнее, что должен, обязан был им сказать, крикнул, то ли доказывая, то ли напоминая:

— Фэт рэгел! Фэт!

ПРИСТАНЬ ЖЕЛТЫХ КОРАБЛЕЙ

Когда я привез эту повесть на семинар молодых писателей при журнале “Уральский следопыт”, один из чуть более маститых “молодых” авторов возмущенно воскликнул: “Да на этой повести надо написать “Дорогому Владиславу Петровичу на память!”, подарить Крапивину и забыть о ней!”

Скажем честно — основания для такого заявления были. Как раз в тот период я открыл для себя (повторно — после пионерских времен) писателя Владислава Крапивина. Снискавший известность в первую очередь как детский писатель, романтик и реалист, он в то же время любил фантастическую сказку, да и просто фантастику. Разумеется, главными героями у него при этом оставались дети, но премии по фантастике Крапивин получал заслуженно.

И вот, начитавшись от души Крапивина, я, пренебрегая близившимися экзаменами, писал свою “фантастическую сказку”. Результатом, кстати, стала единственная за время учебы тройка на сессии, впоследствии аукнувшаяся отсутствием красного диплома… Зато повесть была написана в рекордные сроки — едва ли не за неделю!

“Пристань желтых кораблей” интересна для меня несколькими вещами. Во-первых, писал я ее в совершенно неприспособленных условиях — проживая в комнате студенческого общежития вместе с тремя другими студентами. Во-вторых, это единственная моя вещь, где сюжет завязан на путешествиях во времени. В-третьих, как ни странно, но эту единственную мою вещь похвалил писатель-фантаст и физик-ядерщик, увлеченный проблемами пространства и времени человек, Сергей Снегов: “А знаете, у вас любопытная концепция…” Двадцатилетнему гуманитарию эти слова были просто бальзамом на сердце! В-третьих, судьба этой повести была какая-то удивительно нескладная и трогательная. Снегов порекомендовал ее Булычеву, а Булычев — издательству “Детская литература”. “Детлит” взял повесть для публикации в сборнике “Мир приключений” — в те годы, пожалуй, самом главном и престижном отечественном сборнике. Не просто “лучшее за год”, а как бы некий официально проштемпелеванный сборник достижений фантастико-приключенческого хозяйства… Мне прислали договор, я его подписал. Мне прислали гранки, я их вычитал. Мне прислали даже гонорар!